поэтическая подборка
ВЗГЛЯД НЕВОЗВРАТНЫЙ
Юрий Казарин
Все требуют и требуют от поэзии, чтобы она была актуальной или консервативной, политически ангажированной или аполитичной, обезличенной или сверхличной. Юрий Казарин – один из немногих современных поэтов, который знает: поэзия – это чистая музыка, светлая и горькая дрожь.
Свет поёт стихотворенье…
Такое понимание поэзии исключает намеренную фальшь, попытку кому-то понравиться, кого-то удивить своими версификационными умениями.
У кого еще мы услышим такую чистую музыку?
Ветер открыл тетрадь,
птицей глаза прикрыл:
можно перечитать
всё, что уже забыл…
Где еще мы встретим такие обморочные семантические провалы?
Когда – раздетый в ветер влажный,
одетый в свет и наготу –
ты разрастаешься овражной
водой у Господа во рту…
Если попытаться выделить ветви поэтического древа Юрия Казарина, то это будут, во-первых, стихотворения, в которых расширяются границы поэтической семантики, углубляется память слова. Например, как вот в этом стихотворении из книги «Дерево» (2019):
Вонзить лицо в мороз до синевы в пейзаже,
где проступают господа персты,
где зеркало берёз, протёртое до сажи,
до розовой и чёрной бересты,
где белая верста длинней любого взгляда,
где шелест или плач большого снегопада
над радостным распадом высоты…
Но есть и совсем другие тексты, которые мы называем поэтическим прямоговорением (фрагмент из книги «Глина», 2014):
Сестры мои, беда:
я пропадаю весь.
Небо, земля, вода,
вы остаетесь здесь…
Но что бы ни писал Юрий Казарин, он не забывает о том, что поэзии и музыка – сестры.
Писать о поэте, которого ты любишь, которому ты многим обязан, намного труднее, чем об авторе тебе не близком: многое кажется либо слишком очевидным, либо слишком трудноформулируемым. Я очень рад, что мы закрываем 2025 год именно этой подборкой, в которой мы можем увидеть разного Юрия Казарина – нашего друга и учителя.
Свет поёт стихотворенье…
Такое понимание поэзии исключает намеренную фальшь, попытку кому-то понравиться, кого-то удивить своими версификационными умениями.
У кого еще мы услышим такую чистую музыку?
Ветер открыл тетрадь,
птицей глаза прикрыл:
можно перечитать
всё, что уже забыл…
Где еще мы встретим такие обморочные семантические провалы?
Когда – раздетый в ветер влажный,
одетый в свет и наготу –
ты разрастаешься овражной
водой у Господа во рту…
Если попытаться выделить ветви поэтического древа Юрия Казарина, то это будут, во-первых, стихотворения, в которых расширяются границы поэтической семантики, углубляется память слова. Например, как вот в этом стихотворении из книги «Дерево» (2019):
Вонзить лицо в мороз до синевы в пейзаже,
где проступают господа персты,
где зеркало берёз, протёртое до сажи,
до розовой и чёрной бересты,
где белая верста длинней любого взгляда,
где шелест или плач большого снегопада
над радостным распадом высоты…
Но есть и совсем другие тексты, которые мы называем поэтическим прямоговорением (фрагмент из книги «Глина», 2014):
Сестры мои, беда:
я пропадаю весь.
Небо, земля, вода,
вы остаетесь здесь…
Но что бы ни писал Юрий Казарин, он не забывает о том, что поэзии и музыка – сестры.
Писать о поэте, которого ты любишь, которому ты многим обязан, намного труднее, чем об авторе тебе не близком: многое кажется либо слишком очевидным, либо слишком трудноформулируемым. Я очень рад, что мы закрываем 2025 год именно этой подборкой, в которой мы можем увидеть разного Юрия Казарина – нашего друга и учителя.
Вячеслав Глазырин
Юрий Казарин родился в 1955 году в Екатеринбурге. Поэт, исследователь поэзии, языковед. Автор многих книг стихотворений и прозы, в том числе книги «Поэзия и литература», без обращения к которой невозможно представить сегодня разговор о природе поэзии. Живет в деревне Каменка.
Публиковался почти во всех толстых литературных журналах, также подборки выходили в молодых литературных проектах: «Prosodia», «журнал на коленке» и «несовременнике».
Публиковался почти во всех толстых литературных журналах, также подборки выходили в молодых литературных проектах: «Prosodia», «журнал на коленке» и «несовременнике».
***
Вода рожает травку, и земля
печалится,
и душит душу сладкая петля
течения, и бережок качается,
и музыка молчит то сыростью, то тенью –
и светом: свет поёт стихотворенье
там, где свободен слух
с полуночи до двух
текущей ночи,
покуда у небес открыты очи.
***
Музыка тенью поёт и светом,
вот напоются – и спят валетом,
неба напьются, войдут в виски,
чтобы сдавливать от тоски
музыку, вставшую на носки.
Чтобы бросалась она в ладошки
и отражалась в ночном окошке –
чёрная ластится в нём смола,
от просветленья белым-бела
на сорок четыре угла.
***
Трещинки времени мнёт паучок,
зябнут каракули на штукатурке,
ночью у неба нежней родничок,
пальчики, очи, окурки.
В небе – жемчужная сказка: страна
тычется в темя.
Время вращает в себе времена,
и времена налипают на время –
к Западу двинулся голый Восток.
Горькое пересыпает песок.
Губы волнистые ищут сосок,
но не Луны, а Цирцеи
Мимолетящей. Впадая в бросок,
камень не ищет курчавый висок –
и зависает в Лицее.
***
Когда – раздетый в ветер влажный,
одетый в свет и наготу –
ты разрастаешься овражной
водой у Господа во рту,
пока Господь как царь чердачный
летит на тополиный пух –
и белый свет стоит прозрачный,
одетый в зрение и слух.
***
Ветер открыл тетрадь,
птицей глаза прикрыл:
можно перечитать
всё, что уже забыл,
всё, что уже ушло,
лопнуло, как стекло,
вытерлось, как дупло:
с неба течёт сверло –
холодно и светло.
***
Ветер возникает над водой и в лесу,
в небесах на весу и в руках на весу –
я его до воды донесу:
и до леса, до воздуха, до седины
на ветвях, на стволах, отощавших осин,
до высоких Господних седин –
в небе взгляд невозвратный один…
Одинокий…
***
Деревенская чистая грязь,
и немедленный кот белоснежный:
он – как небо – отдельный и нежный,
и ворона – откуда взялась –
белокаменная, и прилежный
голый тополь, увидевший грязь
в этой жизни, живой и безгрешной.
Седая вода
1.
на морозе вода молодеет:
невесомая, медленно реет
над собой, как во сне,
где себя то ужмёт, то просеет,
чтобы всюду остаться во мне:
скоро льдинка во рту протрезвеет
и очнётся в последнем огне…
2.
око жажды сочится прозреньем,
соком звуков плеснёт тишина:
невесомая, крепнет сомненьем
и морозом растёт из окна
жизнь последняя. Эта. Одна.
***
Влагой земли и песком небосклона
душу в тайгу повело:
твёрже и глубже ноздрей Аполлона
крохотное дупло
белки, от страсти бесстыжей
и голубой,
кажется, рыжей,
ежели солнце затмишь головой –
круглой и шарообразной –
серого существа,
чтобы в тени оставалась прекрасной
новая синева.
Вода рожает травку, и земля
печалится,
и душит душу сладкая петля
течения, и бережок качается,
и музыка молчит то сыростью, то тенью –
и светом: свет поёт стихотворенье
там, где свободен слух
с полуночи до двух
текущей ночи,
покуда у небес открыты очи.
***
Музыка тенью поёт и светом,
вот напоются – и спят валетом,
неба напьются, войдут в виски,
чтобы сдавливать от тоски
музыку, вставшую на носки.
Чтобы бросалась она в ладошки
и отражалась в ночном окошке –
чёрная ластится в нём смола,
от просветленья белым-бела
на сорок четыре угла.
***
Трещинки времени мнёт паучок,
зябнут каракули на штукатурке,
ночью у неба нежней родничок,
пальчики, очи, окурки.
В небе – жемчужная сказка: страна
тычется в темя.
Время вращает в себе времена,
и времена налипают на время –
к Западу двинулся голый Восток.
Горькое пересыпает песок.
Губы волнистые ищут сосок,
но не Луны, а Цирцеи
Мимолетящей. Впадая в бросок,
камень не ищет курчавый висок –
и зависает в Лицее.
***
Когда – раздетый в ветер влажный,
одетый в свет и наготу –
ты разрастаешься овражной
водой у Господа во рту,
пока Господь как царь чердачный
летит на тополиный пух –
и белый свет стоит прозрачный,
одетый в зрение и слух.
***
Ветер открыл тетрадь,
птицей глаза прикрыл:
можно перечитать
всё, что уже забыл,
всё, что уже ушло,
лопнуло, как стекло,
вытерлось, как дупло:
с неба течёт сверло –
холодно и светло.
***
Ветер возникает над водой и в лесу,
в небесах на весу и в руках на весу –
я его до воды донесу:
и до леса, до воздуха, до седины
на ветвях, на стволах, отощавших осин,
до высоких Господних седин –
в небе взгляд невозвратный один…
Одинокий…
***
Деревенская чистая грязь,
и немедленный кот белоснежный:
он – как небо – отдельный и нежный,
и ворона – откуда взялась –
белокаменная, и прилежный
голый тополь, увидевший грязь
в этой жизни, живой и безгрешной.
Седая вода
1.
на морозе вода молодеет:
невесомая, медленно реет
над собой, как во сне,
где себя то ужмёт, то просеет,
чтобы всюду остаться во мне:
скоро льдинка во рту протрезвеет
и очнётся в последнем огне…
2.
око жажды сочится прозреньем,
соком звуков плеснёт тишина:
невесомая, крепнет сомненьем
и морозом растёт из окна
жизнь последняя. Эта. Одна.
***
Влагой земли и песком небосклона
душу в тайгу повело:
твёрже и глубже ноздрей Аполлона
крохотное дупло
белки, от страсти бесстыжей
и голубой,
кажется, рыжей,
ежели солнце затмишь головой –
круглой и шарообразной –
серого существа,
чтобы в тени оставалась прекрасной
новая синева.