поэтическая подборка
Я твой, не оставь меня
Я твой, не оставь меня
Екатерина Перченкова
I
сидят и читают под тёплым торшером, а им на колени
из книжки бианки осиновый лист. и становится зябко,
становится пусто, и хочется в прошлую осень,
когда приходил в воскресенье из леса,
пах кровью и порохом, грибами и прелой листвой,
охотой, и жаждой, и голодом, и табаком
из вот этих его отвратительных самокруток,
от которых всегда были жёлтые пальцы;
в прошлую осень, когда он ещё возвращался,
ворчал: да какой тебе разводной ключ,
ты хоть знаешь, что это такое?
какой тебе рынок? ну, чего ты орёшь, как будто не знала,
за кого пошла? я же по жизни прогульщик.
машка, иди сюда! тут вот картошина печёная, будешь?
пока ещё сам возвращался, а не когда его привезли,
вызывали кого-то, кричали, а те приехали и говорят: опоздали.
говорят: уже ничего нельзя было сделать,
это лисичкин хлеб встал ему поперёк горла.
II
человеку так, может быть, нужно:
столько золота, столько железа и цветного стекла,
и осеннего мягкого солнца, и силы, и правды,
и торжественной музыки,
чтобы однажды проснулся в слезах и шептал:
я твой человек, не оставь меня, не оставь.
немыслимо: ты, управляющий ходом планет,
создаёшь его, любишь, а он человек
своей кошки или собаки.
а он человек,
и однажды в нём поровну жизни и смерти,
но чем дальше, тем меньше и больше.
как с ним быть?
рассказать ему страшную книгу,
написать им страшную книгу, чтобы сказать наконец:
я твой, не оставь меня.
III
остальное скрыто в той части травы, где она волна.
на изнанке словаря, в которой он музыка.
человек, под корень сточивший зубы о тёмный гранит,
исчезнет из жизни блаженно усталым. и скажет спасибо,
а мне, не знавшей гранита, окажется мало мёда.
всё будет плохо.
IV
посмотри на меня, говорит, сквозь эти старые мутные стёкла,
угадай меня, будто клад,
подними меня из глубин, оправдай!
что мне делать: когда о тебе говорил почтенный литературовед,
чтобы я могла записать синей ручкой в толстой тетради
с отчёркнутыми полями, где можно делать заметки карандашом,
мне стало скучно, и я убежала с лекции,
потому что была хорошая погода и звёздное небо.
ты – не ты, а то, на что я размениваю тебя:
малая мера веса, ломкий осиновый золотник,
выпавший на колени из книги, потерянной в детстве,
найденной в библиотеке первого гуманитарного корпуса,
из которого я убегала на открытые лекции
в астрономический институт через липовую аллею.
я никогда не видела звезду алькор, ни в очках, ни без них,
но она есть.
***
семи холмам, не помнящим родства, кто выпишет проверенное средство
бесплотного иного вещества, бескровного далёкого соседства?
не вечера на тайном этаже – о, призраки, кочующие в вышних! –
не жемчуга капризной госпоже, принцессе из черёмушек неближних, –
воды и хлеба, света и тепла, теперь и присно, вдоволь и до края,
и чтобы жизнь тянулась и была: нетронутая, нежная, любая.
беспамятства короткую печаль – большой зимы, окраинного тлена –
возьми и никогда не возвращай, держи её, пусть будет неразменна.
храни меня, чудесный часовой, надёжнее, чем всякого больного,
когда парит над бедной головой зелёный морок пламени ночного,
когда по воле беспокойных вод внутри меня – от самого начала –
нескучный сад, кленовый камелот, плывёт и плачет, обречён причалу.
***
так и было: шорохи и стуки,
пепел паутины по углам,
нежность, омывающая руки,
память, разбирающая хлам
до последней крошки. всё готово.
тянутся над крышей провода.
это дом, и не было другого,
и не будет больше никогда.
он ещё не знает, что случилось,
и скрипит на прежнем языке,
будто бы пошитое на вырост,
найденное в старом сундуке,
перешили, отдали ребёнку –
он чужой, зачем ему, зачем?..
словно кто-то крутит киноплёнку,
и пылинки светятся в луче:
тени от бегоний на портьере.
на столе оставленный обед.
ольга, закрывающая двери.
анна, выключающая свет.
сидят и читают под тёплым торшером, а им на колени
из книжки бианки осиновый лист. и становится зябко,
становится пусто, и хочется в прошлую осень,
когда приходил в воскресенье из леса,
пах кровью и порохом, грибами и прелой листвой,
охотой, и жаждой, и голодом, и табаком
из вот этих его отвратительных самокруток,
от которых всегда были жёлтые пальцы;
в прошлую осень, когда он ещё возвращался,
ворчал: да какой тебе разводной ключ,
ты хоть знаешь, что это такое?
какой тебе рынок? ну, чего ты орёшь, как будто не знала,
за кого пошла? я же по жизни прогульщик.
машка, иди сюда! тут вот картошина печёная, будешь?
пока ещё сам возвращался, а не когда его привезли,
вызывали кого-то, кричали, а те приехали и говорят: опоздали.
говорят: уже ничего нельзя было сделать,
это лисичкин хлеб встал ему поперёк горла.
II
человеку так, может быть, нужно:
столько золота, столько железа и цветного стекла,
и осеннего мягкого солнца, и силы, и правды,
и торжественной музыки,
чтобы однажды проснулся в слезах и шептал:
я твой человек, не оставь меня, не оставь.
немыслимо: ты, управляющий ходом планет,
создаёшь его, любишь, а он человек
своей кошки или собаки.
а он человек,
и однажды в нём поровну жизни и смерти,
но чем дальше, тем меньше и больше.
как с ним быть?
рассказать ему страшную книгу,
написать им страшную книгу, чтобы сказать наконец:
я твой, не оставь меня.
III
остальное скрыто в той части травы, где она волна.
на изнанке словаря, в которой он музыка.
человек, под корень сточивший зубы о тёмный гранит,
исчезнет из жизни блаженно усталым. и скажет спасибо,
а мне, не знавшей гранита, окажется мало мёда.
всё будет плохо.
IV
посмотри на меня, говорит, сквозь эти старые мутные стёкла,
угадай меня, будто клад,
подними меня из глубин, оправдай!
что мне делать: когда о тебе говорил почтенный литературовед,
чтобы я могла записать синей ручкой в толстой тетради
с отчёркнутыми полями, где можно делать заметки карандашом,
мне стало скучно, и я убежала с лекции,
потому что была хорошая погода и звёздное небо.
ты – не ты, а то, на что я размениваю тебя:
малая мера веса, ломкий осиновый золотник,
выпавший на колени из книги, потерянной в детстве,
найденной в библиотеке первого гуманитарного корпуса,
из которого я убегала на открытые лекции
в астрономический институт через липовую аллею.
я никогда не видела звезду алькор, ни в очках, ни без них,
но она есть.
***
семи холмам, не помнящим родства, кто выпишет проверенное средство
бесплотного иного вещества, бескровного далёкого соседства?
не вечера на тайном этаже – о, призраки, кочующие в вышних! –
не жемчуга капризной госпоже, принцессе из черёмушек неближних, –
воды и хлеба, света и тепла, теперь и присно, вдоволь и до края,
и чтобы жизнь тянулась и была: нетронутая, нежная, любая.
беспамятства короткую печаль – большой зимы, окраинного тлена –
возьми и никогда не возвращай, держи её, пусть будет неразменна.
храни меня, чудесный часовой, надёжнее, чем всякого больного,
когда парит над бедной головой зелёный морок пламени ночного,
когда по воле беспокойных вод внутри меня – от самого начала –
нескучный сад, кленовый камелот, плывёт и плачет, обречён причалу.
***
так и было: шорохи и стуки,
пепел паутины по углам,
нежность, омывающая руки,
память, разбирающая хлам
до последней крошки. всё готово.
тянутся над крышей провода.
это дом, и не было другого,
и не будет больше никогда.
он ещё не знает, что случилось,
и скрипит на прежнем языке,
будто бы пошитое на вырост,
найденное в старом сундуке,
перешили, отдали ребёнку –
он чужой, зачем ему, зачем?..
словно кто-то крутит киноплёнку,
и пылинки светятся в луче:
тени от бегоний на портьере.
на столе оставленный обед.
ольга, закрывающая двери.
анна, выключающая свет.