Ускользающий,
дрожащий и чистый свет:
к столетию Филиппа Жакоте

Немногие поэты имеют такое же чувство света, как Филипп Жакоте. Его записные книжки «Самосев», как и его поэзия, – это бесконечный праздник света во всех его оттенках, тонах, свойствах и проявлениях. Свет, который он осмысляет и описывает в своих записях, многолик: он глубоко личный, слабый, ослепляющий, прохладный, обжигающий, поникший, мутный, сияющий, призрачный, теплый и живой, затушеванный листьями, сверкающий, искрящийся, мягкий, разбитый на осколки, ясный, затуманенный, безмятежный, чистый и холодный, окаменевший, ускользающий, непрозрачный, яркий, твердый, с легкой дымкой, насыщенный, торжественный, знакомый и чужой, дрожащий, пыльный, восхитительный и не только. Он золотой, розовый, синий, белый, серый, ржавый, голубой, серебряный, желтовато-зеленый и пепельный. Он складывается в облака, он поднимается колонной, он каплями скатывается с неба. Он – поднимающаяся завеса, он – вода.

При этом Жакоте был лично знаком и с темнотой. На самом деле, темнота – от легких теней до полной беспросветности – была неотъемлемой частью его поэзии. Когда я переводила первый том «Самосева», меня заинтриговала запись, датированная мартом 1966, в которой упоминается роман, написанный им, когда ему было около тридцати.

После того, как я рассказал В. о своей мечте в стихах найти согласие между всем лучшим и всем худшим, проницательный профессор Б. сказал мне, что в наши дни такие мечты неосуществимы. Он предпочитает мою «Темноту» моим стихам. Но все чаще и чаще я чувствую неискренность речи, и это меня парализует. Я бы хотел, чтобы несчастья это обличили. Но это только желание. У меня нет для этого ни грубости, ни простоты.

Роман «Темнота» (L'Obscurité), написанный в 1960 – во времена его поэтического кризиса – воплощает эту поэтическую мечту о согласии между всем лучшим и всем худшим в виде двух персонажей, встретившихся через несколько лет разлуки. Все «худшее» – это отчаяние, ложь, апатия и летаргия духа. Все «лучшее» – это надежда, способность сохранять открытость к красоте и правде мира и не оставлять веру во внутреннюю доброту людей, несмотря на свидетельства обратного. На поверхности в романе практически нет действия.  После нескольких лет странствий молодой человек возвращается в свой родной город в поисках того, кого называет своим учителем. Он был учеником этого блестящего философа, пока его учитель не настоял, что тот должен выйти в мир и применить выученное на практике. Пока ученик путешествовал, учитель оставил свою жену и ребенка и поселился в тесной однокомнатной квартире, полностью оборвав связи с прежней жизнью. Ученик находит его и проводит целую ночь, слушая как его учитель отвергает идеалы, которые они когда-то разделяли. Вторую часть книги составляют попытки молодого человека понять «философское самоубийство» своего учителя.

Роман можно прочесть как драматизацию Жакоте темной ночи своей души. Две стороны его творческого Я встречаются в темноте: скептическое, но сохраняющее надежду Я, которое все ещё верит в человеческую доброту, и отчаявшееся Я, ожесточённое количеством наполняющих мир страданий и непреодолимостью смерти. Молодой человек выходит из этого испытания душевно израненным, но целостным. Заметка Жакоте во втором издании «Прогулки» (La Promenade), датированная июнем 1961, раскрывает автобиографические основания романа. Жакоте писал, что в конце 1950-х он переживал «кризис непрозрачности» и не мог писать стихи. Он обратился к прозе с «печальным созерцанием усиливающейся непрозрачности, способной стереть, возможно, все следы присутствия; впервые понимая, что однажды себя можно полностью потерять». Эта интеллектуальная драма предложила ему выход из его отчаяния. Заметка из первого «Самосева» от апреля 1960 – как раз в это время он писал «Темноту» – выражает противоборствующие интеллектуальные и эмоциональные силы в основе ее повествования: «Говорить об ослабевающей силе, следовать за исчезнувшей поэзией. Верность и непоколебимость». С верностью своему поэтическому видению и непоколебимостью перед сомнениями Жакоте обретает в этом романе ту беспокойную гармонию, которая так часто от него ускользала. Неслучайно первой его книгой, вышедшей после «Темноты», был искрящийся сборник стихов «Мотивы» (Airs), полный воздуха и света.

Четыре десятилетия спустя, свет и воздух всё там же, вместе с надеждой и постоянством, которые они символизировали для этого поэта физической и духовной светотени. Последняя запись в третьем томе «Самосева», датированная сентябрем 1998, это сосредоточение света, цвета, тепла и несокрушимой надежды.

Все розовые, все розы зимы, облаков, листвы и дыма, цветут на холоде, пока солнце готовится утонуть за горизонтом. Передается горящая эстафета. Скипетр переходит из рук в руки, украдкой, а, может быть, только палочка, подожжённая розовым вечером. Не отпускай её слишком быстро.