переводы
пока огонь умирает
Роберт Фрост
1
Storm Fear
When the wind works against us in the dark,
And pelts the snow
The lower chamber window on the east,
And whispers with a sort of stifled bark,
The beast,
‘Come out! Come out!’—
It costs no inward struggle not to go,
Ah, no!
I count our strength,
Two and a child,
Those of us not asleep subdued to mark
How the cold creeps as the fire dies at length,—
How drifts are piled,
Dooryard and road ungraded,
Till even the comforting barn grows far away
And my heart owns a doubt
Whether ’tis in us to arise with day
And save ourselves unaided.
When the wind works against us in the dark,
And pelts the snow
The lower chamber window on the east,
And whispers with a sort of stifled bark,
The beast,
‘Come out! Come out!’—
It costs no inward struggle not to go,
Ah, no!
I count our strength,
Two and a child,
Those of us not asleep subdued to mark
How the cold creeps as the fire dies at length,—
How drifts are piled,
Dooryard and road ungraded,
Till even the comforting barn grows far away
And my heart owns a doubt
Whether ’tis in us to arise with day
And save ourselves unaided.
Страх во время бури
Когда ветер во тьме – против нас,
заметает снегом
окно спальни, выходящее на восток,
шепчет сдавленным лаем
зверь:
«Выходи! Выходи!» –
ничего не стоит остаться дома,
о нет!
Сколько нас:
двое и ребенок.
Те из нас, кто не спит, смиренно смотрят,
пока огонь умирает,
как подползает холод,
как наметает сугробы
во дворе и на дороге,
как амбар за окном тонет в снегах.
Сомнение в сердце моем:
сможем ли мы проснуться
и спастись.
Перевод А. Оршак
Когда ветер во тьме – против нас,
заметает снегом
окно спальни, выходящее на восток,
шепчет сдавленным лаем
зверь:
«Выходи! Выходи!» –
ничего не стоит остаться дома,
о нет!
Сколько нас:
двое и ребенок.
Те из нас, кто не спит, смиренно смотрят,
пока огонь умирает,
как подползает холод,
как наметает сугробы
во дворе и на дороге,
как амбар за окном тонет в снегах.
Сомнение в сердце моем:
сможем ли мы проснуться
и спастись.
Перевод А. Оршак
2
Ghost House
I dwell in a lonely house I know
That vanished many a summer ago,
And left no trace but the cellar walls,
And a cellar in which the daylight falls
And the purple-stemmed wild raspberries grow.
O'er ruined fences the grape-vines shield
The woods come back to the mowing field;
The orchard tree has grown one copse
Of new wood and old where the woodpecker chops;
The footpath down to the well is healed.
I dwell with a strangely aching heart
In that vanished abode there far apart
On that disused and forgotten road
That has no dust-bath now for the toad.
Night comes; the black bats tumble and dart;
The whippoorwill is coming to shout
And hush and cluck and flutter about:
I hear him begin far enough away
Full many a time to say his say
Before he arrives to say it out.
It is under the small, dim, summer star.
I know not who these mute folk are
Who share the unlit place with me –
Those stones out under the low-limbed tree
Doubtless bear names that the mosses mar.
They are tireless folk, but slow and sad –
Though two, close-keeping, are lass and lad, –
With none among them that ever sings,
And yet, in view of how many things,
As sweet companions as might be had.
I dwell in a lonely house I know
That vanished many a summer ago,
And left no trace but the cellar walls,
And a cellar in which the daylight falls
And the purple-stemmed wild raspberries grow.
O'er ruined fences the grape-vines shield
The woods come back to the mowing field;
The orchard tree has grown one copse
Of new wood and old where the woodpecker chops;
The footpath down to the well is healed.
I dwell with a strangely aching heart
In that vanished abode there far apart
On that disused and forgotten road
That has no dust-bath now for the toad.
Night comes; the black bats tumble and dart;
The whippoorwill is coming to shout
And hush and cluck and flutter about:
I hear him begin far enough away
Full many a time to say his say
Before he arrives to say it out.
It is under the small, dim, summer star.
I know not who these mute folk are
Who share the unlit place with me –
Those stones out under the low-limbed tree
Doubtless bear names that the mosses mar.
They are tireless folk, but slow and sad –
Though two, close-keeping, are lass and lad, –
With none among them that ever sings,
And yet, in view of how many things,
As sweet companions as might be had.
Дом с привидениями
Я живу в отдаленном доме,
который исчез давным-давно,
от него ничего не осталось, только подвальные стены
да сам подвал, куда падает дневной свет
и где растет дикая малина с багровыми стеблями.
Сгнившие заборы увиты виноградными лозами,
леса возвращаются ко скошенным полям;
из фруктового дерева выросла целая роща,
теперь молодые деревья стоят рядом с умирающими,
по которым стучит дятел;
заросла тропинка к колодцу.
Я живу, и у меня странно щемит сердце
в том далеком исчезнувшем доме
на заброшенной и забытой дороге,
где даже лягушка не лежит в пыли.
Наступает ночь; черные летучие мыши
стремглав улетают куда-то;
козодой вот-вот закричит
и сразу затихнет, кружа в ночи:
я слышу его голос
задолго до того,
как он начинает свою песнь.
Под маленькой, тусклой, летней звездой.
Я не знаю, что за безмолвный народ
делит со мной это темное место:
надгробия под низким деревом, несомненно, сохранили их имена,
но их скрыли мхи.
Они неутомимый народ, но медлительный и печальный –
среди них есть двое – парень и девушка, что держатся рядом,
они никогда не поют,
и, если задуматься,
нельзя представить спутников лучше.
Перевод В. Балясовой
Я живу в отдаленном доме,
который исчез давным-давно,
от него ничего не осталось, только подвальные стены
да сам подвал, куда падает дневной свет
и где растет дикая малина с багровыми стеблями.
Сгнившие заборы увиты виноградными лозами,
леса возвращаются ко скошенным полям;
из фруктового дерева выросла целая роща,
теперь молодые деревья стоят рядом с умирающими,
по которым стучит дятел;
заросла тропинка к колодцу.
Я живу, и у меня странно щемит сердце
в том далеком исчезнувшем доме
на заброшенной и забытой дороге,
где даже лягушка не лежит в пыли.
Наступает ночь; черные летучие мыши
стремглав улетают куда-то;
козодой вот-вот закричит
и сразу затихнет, кружа в ночи:
я слышу его голос
задолго до того,
как он начинает свою песнь.
Под маленькой, тусклой, летней звездой.
Я не знаю, что за безмолвный народ
делит со мной это темное место:
надгробия под низким деревом, несомненно, сохранили их имена,
но их скрыли мхи.
Они неутомимый народ, но медлительный и печальный –
среди них есть двое – парень и девушка, что держатся рядом,
они никогда не поют,
и, если задуматься,
нельзя представить спутников лучше.
Перевод В. Балясовой
3
Good-by and Keep Cold
This saying good-by on the edge of the dark
And the cold to an orchard so young in the bark
Reminds me of all that can happen to harm
An orchard away at the end of the farm
All winter, cut off by a hill from the house.
I don't want it girdled by rabbit and mouse,
I don't want it dreamily nibbled for browse
By deer, and I don't want it budded by grouse.
(If certain it wouldn't be idle to call
I'd summon grouse, rabbit, and deer to the wall
And warn them away with a stick for a gun.)
I don't want it stirred by the heat of the sun.
(We made it secure against being, I hope,
By setting it out on a northerly slope.)
No orchard's the worse for the wintriest storm;
But one thing about it, it mustn't get warm.
"How often already you've had to be told,
Keep cold, young orchard. Good-by and keep cold.
Dread fifty above more than fifty below."
I have to be gone for a season or so.
My business awhile is with different trees,
Less carefully nourished, less fruitful than these,
And such as is done to their wood with an ax—
Maples and birches and tamaracks.
I wish I could promise to lie in the night
And think of an orchard's arboreal plight
When slowly (and nobody comes with a light)
Its heart sinks lower under the sod.
But something has to be left to God.
This saying good-by on the edge of the dark
And the cold to an orchard so young in the bark
Reminds me of all that can happen to harm
An orchard away at the end of the farm
All winter, cut off by a hill from the house.
I don't want it girdled by rabbit and mouse,
I don't want it dreamily nibbled for browse
By deer, and I don't want it budded by grouse.
(If certain it wouldn't be idle to call
I'd summon grouse, rabbit, and deer to the wall
And warn them away with a stick for a gun.)
I don't want it stirred by the heat of the sun.
(We made it secure against being, I hope,
By setting it out on a northerly slope.)
No orchard's the worse for the wintriest storm;
But one thing about it, it mustn't get warm.
"How often already you've had to be told,
Keep cold, young orchard. Good-by and keep cold.
Dread fifty above more than fifty below."
I have to be gone for a season or so.
My business awhile is with different trees,
Less carefully nourished, less fruitful than these,
And such as is done to their wood with an ax—
Maples and birches and tamaracks.
I wish I could promise to lie in the night
And think of an orchard's arboreal plight
When slowly (and nobody comes with a light)
Its heart sinks lower under the sod.
But something has to be left to God.
Прощай и будь холоден
Это прощание на краю темноты,
и холод во фруктовом саду, где у деревьев такая юная кора,
напоминает мне обо всем, что может навредить
саду – там вдалеке, на краю фермы –
всю зиму отрезанному от дома холмом.
Я не хочу, чтобы его изгрызли кролики и мыши,
я не хочу, чтобы его побеги задумчиво жевали
олени, чтобы тетерева клевали его почки
(если бы можно было их позвать так, чтобы они пришли на зов,
я бы собрал тетерева, кролика и оленя у стены
и отпугнул бы их палкой, как ружьем).
Я не хочу, чтобы жар солнца тревожил сад
(надеюсь, мы его защитили от этого,
посадив на северном склоне).
Ни одному саду не навредит самая лютая стужа,
но ему ни в коем случае нельзя нагреваться.
«Как часто мне приходилось говорить,
оставайся в холоде, юный сад. Прощай и оставайся холодным.
Бойся плюс десяти больше, чем минус десяти».
Мне нужно уехать где-то на несколько месяцев,
мои дела ненадолго будут связаны с другими деревьями,
менее ухоженными, менее плодородными, чем эти,
и такими, чья древесина знает топор –
кленами, березами и лиственницами.
Если бы я только мог пообещать, что лягу ночью
и буду думать о тяжелой судьбе деревьев сада,
когда медленно (и никто не придет с фонарем)
его сердце будет тонуть в земле.
Но что-то должно быть оставлено Богу.
Перевод А. Шуди-Шестеровой
Это прощание на краю темноты,
и холод во фруктовом саду, где у деревьев такая юная кора,
напоминает мне обо всем, что может навредить
саду – там вдалеке, на краю фермы –
всю зиму отрезанному от дома холмом.
Я не хочу, чтобы его изгрызли кролики и мыши,
я не хочу, чтобы его побеги задумчиво жевали
олени, чтобы тетерева клевали его почки
(если бы можно было их позвать так, чтобы они пришли на зов,
я бы собрал тетерева, кролика и оленя у стены
и отпугнул бы их палкой, как ружьем).
Я не хочу, чтобы жар солнца тревожил сад
(надеюсь, мы его защитили от этого,
посадив на северном склоне).
Ни одному саду не навредит самая лютая стужа,
но ему ни в коем случае нельзя нагреваться.
«Как часто мне приходилось говорить,
оставайся в холоде, юный сад. Прощай и оставайся холодным.
Бойся плюс десяти больше, чем минус десяти».
Мне нужно уехать где-то на несколько месяцев,
мои дела ненадолго будут связаны с другими деревьями,
менее ухоженными, менее плодородными, чем эти,
и такими, чья древесина знает топор –
кленами, березами и лиственницами.
Если бы я только мог пообещать, что лягу ночью
и буду думать о тяжелой судьбе деревьев сада,
когда медленно (и никто не придет с фонарем)
его сердце будет тонуть в земле.
Но что-то должно быть оставлено Богу.
Перевод А. Шуди-Шестеровой
4
MY NOVEMBER GUEST
My sorrow, when she's here with me,
Thinks these dark days of autumn rain
Are beautiful as days can be;
She loves the bare, the withered tree;
She walks the sodden pasture lane.
Her pleasure will not let me stay.
She talks and I am fain to list:
She's glad the birds are gone away,
She's glad her simple worsted gray
Is silver now with clinging mist.
The desolate, deserted trees,
The faded earth, the heavy sky,
The beauties she so truly sees,
She thinks I have no eye for these,
And vexes me for reason why.
Not yesterday I learned to know
The love of bare November days
Before the coming of the snow,
But it were vain to tell her so,
And they are better for her praise.
My sorrow, when she's here with me,
Thinks these dark days of autumn rain
Are beautiful as days can be;
She loves the bare, the withered tree;
She walks the sodden pasture lane.
Her pleasure will not let me stay.
She talks and I am fain to list:
She's glad the birds are gone away,
She's glad her simple worsted gray
Is silver now with clinging mist.
The desolate, deserted trees,
The faded earth, the heavy sky,
The beauties she so truly sees,
She thinks I have no eye for these,
And vexes me for reason why.
Not yesterday I learned to know
The love of bare November days
Before the coming of the snow,
But it were vain to tell her so,
And they are better for her praise.
Моя ноябрьская гостья
Когда моя печаль со мной,
она думает, что нет ничего прекрасней
этих темных, дождливых, осенних дней;
она любит обнаженные деревья,
гуляет по размокшим полям.
В ее любви нет места постоянству.
Она говорит, и я завороженно слушаю:
она радуется, что улетели птицы,
она радуется, что серая ткань ее одежд
стала серебром, окутанным туманом.
Безутешные, осиротевшие деревья,
выцветшая земля, тяжелые небеса –
во всем этом она видит красоту,
которую, ей кажется, я не замечаю,
и спрашивает – почему.
Мне уже давно знакома
любовь к обнаженным ноябрьским дням,
до первого снега,
но напрасно ей рассказывать об этом,
и от ее похвалы они только прекраснее.
Перевод В. Обольской
Когда моя печаль со мной,
она думает, что нет ничего прекрасней
этих темных, дождливых, осенних дней;
она любит обнаженные деревья,
гуляет по размокшим полям.
В ее любви нет места постоянству.
Она говорит, и я завороженно слушаю:
она радуется, что улетели птицы,
она радуется, что серая ткань ее одежд
стала серебром, окутанным туманом.
Безутешные, осиротевшие деревья,
выцветшая земля, тяжелые небеса –
во всем этом она видит красоту,
которую, ей кажется, я не замечаю,
и спрашивает – почему.
Мне уже давно знакома
любовь к обнаженным ноябрьским дням,
до первого снега,
но напрасно ей рассказывать об этом,
и от ее похвалы они только прекраснее.
Перевод В. Обольской