Небесная лиса спустилась

к винограду

***

Ястребиный простор. Вдоль дороги - охота.
Терпеливые птицы сидят на ветвях.
Безошибочный взгляд,
и мгновенность полёта –
и мышиная смерть в опустевших полях.

А на них лишь ветров одичалых шаманство,
и полёвку не спрячет ни бурьян, ни стерня.
Ястребиный простор.
Взгляд прямой из пространства
ледяным холодком проникает в меня.





***

Памяти С.Т.

Я не чужой тебе, октябрь, я свой,
я – плоть от плоти или кровь от крови
твоей шуршащей, лёгкой, золотой,
твоим ветрам, твоим садам я вровень.

Мой быт размётан стаями скворцов,
мой дом теперь – засохшие растенья.
И если было у меня лицо,
оно – ветвей безлиственных сплетенье.

И если было слово у меня,
оно – лишь вскрик летящей в небе птицы
и всхлип воды, и краткий вздох огня…
И ничего уже не возвратится.





***

Небесная лиса спустилась к винограду.
Небесная трава прозрачна и чиста.
А в чём ещё искать неспящему отраду,
когда во тьме ночной несётся пустота?

И дерево скрипит, что колесо телеги,
скрежещет жизни ось,
кричит петух во мгле…

Небесная трава росой омоет веки.
Небесная лиса – как пламя по земле.





***

Тихая, тихая жизнь
глины, вещей и растений...
Что же им делать, скажи,
в этой стихии весенней -

в этом гремящем уже
ливне, разъявшем пространство?
Может быть, им по душе
этот обвал постоянства,

это крушенье, когда
небо проходит сквозь глину,
и утоляет вода
жажду ростка и кувшина.





***

Снег летит, улетает куда-то,
где он – ласка и где он – отрада,
где легки и приветливы зимы,
где мы любим и где мы любимы.

Снег летит…
Ну, а нам остаётся
недопитая радость на донце,
в небе лодочкой музыка эта,
зачерпнувшая горького света.





***

А мне казалось, это мужество -
идти к колодцу поутру,
и видеть как смиренно кружится
листок дырявый по двору,

как небо рвётся безначальное,
уходит воздух голубой.
И слышать карканье печальное
в пространстве голом над собой.

Потом дровишки в печь подкидывать
и ставить чайник на плиту.
Но кто-то грозный и невидимый
уже присутствует в быту.

И чашка падает последняя,
и меркнет рюмочка в руке.
А ты стоишь в недоумении
и неразгаданной тоске.

И смотришь – мышь бежит по тазику,
на дне которого вода…
Ну, а потом приходят праздники.
И пустота, и пустота.





***

Пространство, занимаемое мной
в сплошном снегу и мякоти воздушной,
зияющей качнётся пустотой,
ветрам ополоумевшим послушной.

И примет вид изогнутых ветвей,
которые в гудящем вихре грозном,
не зная о бесплотности своей,
хранят несуществующие гнёзда.





***

Навеяно фильмом Феллини «Дорога»

Джельсомина, слышишь, играй, играй!
Вьётся весенний ветер, летят пакеты
яркие, как шарики в первомай,
и застревают в зарослях бересклета.

Время и мне пылью брести тропы
к морю, что редко снится,
к речной излуке,
чтобы потом светом твоей трубы
губы обжечь,
и не извлечь ни звука…

И в нелюбви горько шептать: «ну дай
музыки этой,
в трёх заплутавшей соснах…».

Джельсомина, слышишь, играй, играй
на пустырях,
дорогах,
в бездонных вёснах.





***

Осиный зуд на кончике луча.
Ну вот – я здесь. И где моя печаль?
А нет ее ни в небе, ни в земле,
ни в облаке, ни в камне, ни в золе.
А радость где?
Один покой вокруг.
С холма я вижу запредельный луг,
овец неспешных, пса и пастуха.
Их жизнь легка, прозрачна и тиха.
Былинка золотая. Пастораль.
А радость где? И где моя печаль?
Один покой, в котором места нет
для зимней грусти, праздничных сует,
для тьмы запечной, для дневных забот
и для осенних горестных дремот.

Наверное, ещё я не дорос
до этих вечных сумасшедших ос,
до этой вознесённой тишины,
до этой гулкой световой волны.
Ещё смотрю с волнением назад,
где дети в полусумраке шумят,
ловя жуков-оленей на лету,
еще держусь за светлую тщету
вечерних окон, тёплого дымка,
плывущего ко мне издалека.





***

Скажешь слово – становишься звуком.
И отныне непрочен твой дом -
этот воздух над скошенным лугом,
это небо над спящим прудом.

И жилец одинокий (твой голос)
замирает в смятенье, а ты
только образ теперь, только образ
в потаённом кристалле воды.