переводы
Черных бабочек крылья сухие от ветра мерцают
Мэн Хуэй
В сложном ветвистом пространстве современной китайской поэзии Мэн Хуэй (蒙晦; 1987-) примыкает к крылу модернистской традиции. Среди авторов, уже переводившихся на русский язык, ему наиболее близки До До (多多), Бай Хуа (柏桦) и Чжан Цзао (张枣). За более чем полтора десятилетия целенаправленного творчества поэт успел разработать несколько направлений письма, однако в основании его метода почти всегда лежит интуитивное озарение. В этот момент окружающая действительность, сны, видения, мысли и домыслы слагаются в стихотворение. И долг пишущего здесь – не выпускать из светлого поля сознания сам факт рождения текста.
Мэн Хуэй родился и вырос в уезде Синцзы на самом севере провинции Цзянсу. Первые шаги в сторону поэзии он сделал наощупь – сначала, присмотрев на столе деда журнал, попытался подражать опубликованным там стихам в древнем стиле, восхваляя небезызвестную гору Лушань в родных краях. Другим же событием, сильно подействовавшим на юношу, оказалось, как ни странно, чтение «Грозового перевала» Эмили Бронте, а если точнее – нескольких стихотворных цитат из предисловия к нему. Так, постепенно круг его чтения все более расширялся, а вкус все сильней смещался в сторону модернизма. Сегодня в числе ориентиров Мэн Хуэй называет Т. С. Элиота, Сильвию Плат, Пауля Целана, Осипа Мандельштама, Уистена Одена и Тумаса Транстремера – по одному этому списку можно приблизительно локализовать его собственные сочинения в поле художественных практик. С оглядкой на ряд приведенных имен подбирался и стиль перевода. Исходной же точкой своего «серьезного письма» поэт называет 2007 год, когда им впервые был использован актуальный доныне псевдоним, а его творческое кредо весьма полно описывает цитата из интервью: «Отказавший метафорам будет вынужден принять языковой порядок политического дискурса». Излишнее же увлеченность «экспериментами», по его мнению, блокирует глубины переживания.
Если не считать сравнительно раннего самиздатовского сборника «Эхо Содома» (索多玛的回声; 2018), на сегодняшний день перу Мэй Хуэя принадлежит две книги: «Игра цветов» (色彩游戏; 2021) и «Орнитопия» (鸟托邦; 2022). Подборки автора регулярно появляются в официальной печати и на тематических Вичат-каналах. Последние десять лет поэт живет в г. Гуанчжоу.
Помимо наводки и восторженной рекомендации от Бай Хуа – поэта старшего поколения, пользующегося широким уважением в самых разных кругах литературной общественности – в Мэн Хуэе меня как переводчика привлекли две вещи. Во-первых, его скользящий слог, отражающий дух мистики южного Китая, вопреки всем экономическим тенденциям последних лет. А во-вторых, это, как ни странно, готовность поэта идти на контакт. Сама манера его общения выдает глубокую ответственность отношения к ремеслу. И в литературных реалиях – дело это далеко не последнее.
Алексеев Иван – аспирант Пекинского педагогического университета (Современная китайская литература), автор книги «Внутри пламени: поэзия Хай Цзы» (2021), переводчик сборника поэзии Си Чуаня «Со мной в главной роли» (2024). Работы публиковались в журналах «Иностранная литература» и «Перевод», медиа о поэзии «Просодия», сообществе «Переплёт» и других ресурсах.
Мэн Хуэй родился и вырос в уезде Синцзы на самом севере провинции Цзянсу. Первые шаги в сторону поэзии он сделал наощупь – сначала, присмотрев на столе деда журнал, попытался подражать опубликованным там стихам в древнем стиле, восхваляя небезызвестную гору Лушань в родных краях. Другим же событием, сильно подействовавшим на юношу, оказалось, как ни странно, чтение «Грозового перевала» Эмили Бронте, а если точнее – нескольких стихотворных цитат из предисловия к нему. Так, постепенно круг его чтения все более расширялся, а вкус все сильней смещался в сторону модернизма. Сегодня в числе ориентиров Мэн Хуэй называет Т. С. Элиота, Сильвию Плат, Пауля Целана, Осипа Мандельштама, Уистена Одена и Тумаса Транстремера – по одному этому списку можно приблизительно локализовать его собственные сочинения в поле художественных практик. С оглядкой на ряд приведенных имен подбирался и стиль перевода. Исходной же точкой своего «серьезного письма» поэт называет 2007 год, когда им впервые был использован актуальный доныне псевдоним, а его творческое кредо весьма полно описывает цитата из интервью: «Отказавший метафорам будет вынужден принять языковой порядок политического дискурса». Излишнее же увлеченность «экспериментами», по его мнению, блокирует глубины переживания.
Если не считать сравнительно раннего самиздатовского сборника «Эхо Содома» (索多玛的回声; 2018), на сегодняшний день перу Мэй Хуэя принадлежит две книги: «Игра цветов» (色彩游戏; 2021) и «Орнитопия» (鸟托邦; 2022). Подборки автора регулярно появляются в официальной печати и на тематических Вичат-каналах. Последние десять лет поэт живет в г. Гуанчжоу.
Помимо наводки и восторженной рекомендации от Бай Хуа – поэта старшего поколения, пользующегося широким уважением в самых разных кругах литературной общественности – в Мэн Хуэе меня как переводчика привлекли две вещи. Во-первых, его скользящий слог, отражающий дух мистики южного Китая, вопреки всем экономическим тенденциям последних лет. А во-вторых, это, как ни странно, готовность поэта идти на контакт. Сама манера его общения выдает глубокую ответственность отношения к ремеслу. И в литературных реалиях – дело это далеко не последнее.
Алексеев Иван – аспирант Пекинского педагогического университета (Современная китайская литература), автор книги «Внутри пламени: поэзия Хай Цзы» (2021), переводчик сборника поэзии Си Чуаня «Со мной в главной роли» (2024). Работы публиковались в журналах «Иностранная литература» и «Перевод», медиа о поэзии «Просодия», сообществе «Переплёт» и других ресурсах.
梦中的日子像日光让字迹褪色
醒来是遗忘梦中的日子，
梦中的日子像日光让字迹褪色
——我们人生的信
在风中翻动着。
言词的雀鸟从纸上飞走。
地球上某处，某人看见它飞过屋顶，
感到一种自然的预示。
一如我所看到那棵摇曳的勒杜鹃，
正是谁的梦境栽种在此处。
醒来是进入我们彼此的梦。
而我们害怕被揭示的命运。
在那里，沉默的会说话，
失去的会回来，仿佛消失的东西
重新长出了一副熟悉的面孔。
我们为不能成为别人而装作什么也没有发生。
醒来是遗忘梦中的日子，
梦中的日子像日光让字迹褪色
——我们人生的信
在风中翻动着。
言词的雀鸟从纸上飞走。
地球上某处，某人看见它飞过屋顶，
感到一种自然的预示。
一如我所看到那棵摇曳的勒杜鹃，
正是谁的梦境栽种在此处。
醒来是进入我们彼此的梦。
而我们害怕被揭示的命运。
在那里，沉默的会说话，
失去的会回来，仿佛消失的东西
重新长出了一副熟悉的面孔。
我们为不能成为别人而装作什么也没有发生。
сутки во сне как на солнце выцветший почерк
очнуться значит забыть сутки во сне,
сутки во сне как на солнце выцветший почерк
– послания наших жизней
ветром носимы.
птицы слов оставляют листы.
в пределах Земли, некто узрит их – летящих над крышами –
и сочтет очевидным предвестием.
как и трехгранная слива которую вижу дрожащей
– есть чей-то сон взрастающий здесь.
очнуться значит войти в общий сон.
но объясненной судьба нас страшит.
там, немой – говорит,
исчезнувший – объявляется, казавшееся непоправимо утраченным
– вновь обретает знакомый облик.
запрещая себе преобразиться мы делаем вид что ничего не стряслось.
очнуться значит забыть сутки во сне,
сутки во сне как на солнце выцветший почерк
– послания наших жизней
ветром носимы.
птицы слов оставляют листы.
в пределах Земли, некто узрит их – летящих над крышами –
и сочтет очевидным предвестием.
как и трехгранная слива которую вижу дрожащей
– есть чей-то сон взрастающий здесь.
очнуться значит войти в общий сон.
но объясненной судьба нас страшит.
там, немой – говорит,
исчезнувший – объявляется, казавшееся непоправимо утраченным
– вновь обретает знакомый облик.
запрещая себе преобразиться мы делаем вид что ничего не стряслось.
手在恢复纸上的词
一张纸不会
无缘无故这样白。
在下雪的时代，地平线太冷
很快就被人遗忘；
我在室内的晦暗里向窗外望
世界闪耀如碎玻璃
而无人从雪地上穿过
那些脚印从何而来?
它们陷入自身，用空白上的空白
挖掘着一连串被删掉的词语
而主语已经沉默，死者们更加静默
把白骨融入地下的黑暗
却教会我们花的语言
它从茎管里上升，上升就是祈祷
噢，大地举起了所有的花朵
凝望今天的太空
而今天就是昨天的醒来
今天是死者脑中预演的梦境
今天，白纸公然洗白夜的底片
冲洗着喧哗的风景
今天，一张白纸烧给死者
就会变黑。
一张纸不会
无缘无故这样白。
在下雪的时代，地平线太冷
很快就被人遗忘；
我在室内的晦暗里向窗外望
世界闪耀如碎玻璃
而无人从雪地上穿过
那些脚印从何而来?
它们陷入自身，用空白上的空白
挖掘着一连串被删掉的词语
而主语已经沉默，死者们更加静默
把白骨融入地下的黑暗
却教会我们花的语言
它从茎管里上升，上升就是祈祷
噢，大地举起了所有的花朵
凝望今天的太空
而今天就是昨天的醒来
今天是死者脑中预演的梦境
今天，白纸公然洗白夜的底片
冲洗着喧哗的风景
今天，一张白纸烧给死者
就会变黑。
рука возвращает бумаге слова
листу бумаги
белым не быть беспричинно.
в эпоху метелей, ледяная черта горизонта
незаметно забылась людьми;
изнутри темноты я смотрю за окно
мир мерцает битым стеклом
но если никто снега не пересек
как тогда образовались следы?
они – провал вглубь себя, пробел над пробелом
извлечение цепи отвергнутых слов.
хотя говорящий молчит, умершие же и подавно
кости укореняют в недрах подземного мрака
однако обучат нас речи цветов
из стеблей восстающей, восстающий – есть молящийся
о, твердь все цветы возносящая
взглядом впилась в сегодняшний космос небес
но сегодняшний день – есть вчерашний очнувшийся
на уме у умерших сегодня пробный показ забытья
сегодня, белый лист своевольно полощет негатив белой ночи
смывает шумный ландшафт
сегодня, лист белой бумаги умершим сожженный
станет черней.
листу бумаги
белым не быть беспричинно.
в эпоху метелей, ледяная черта горизонта
незаметно забылась людьми;
изнутри темноты я смотрю за окно
мир мерцает битым стеклом
но если никто снега не пересек
как тогда образовались следы?
они – провал вглубь себя, пробел над пробелом
извлечение цепи отвергнутых слов.
хотя говорящий молчит, умершие же и подавно
кости укореняют в недрах подземного мрака
однако обучат нас речи цветов
из стеблей восстающей, восстающий – есть молящийся
о, твердь все цветы возносящая
взглядом впилась в сегодняшний космос небес
но сегодняшний день – есть вчерашний очнувшийся
на уме у умерших сегодня пробный показ забытья
сегодня, белый лист своевольно полощет негатив белой ночи
смывает шумный ландшафт
сегодня, лист белой бумаги умершим сожженный
станет черней.
夜行
一座接一座建筑
在夜色中，黑漆漆的，
从身后慢慢退去。
走过风化的庞大恐龙
化石的底部，我在它们的黑影间，
一个史前的穿越者
——穿过某地某人此刻的梦中。
那人翻动身体，
松动的顶部崩落灰尘。
心灵，一间未来的博物馆，跳动着的
是从白天的世界偷偷
爬进来的东西，在灰上留下痕迹。
神秘的恐惧，
深知出口在哪里。
我敲门，那人只有开门才能醒来。
一座接一座建筑
在夜色中，黑漆漆的，
从身后慢慢退去。
走过风化的庞大恐龙
化石的底部，我在它们的黑影间，
一个史前的穿越者
——穿过某地某人此刻的梦中。
那人翻动身体，
松动的顶部崩落灰尘。
心灵，一间未来的博物馆，跳动着的
是从白天的世界偷偷
爬进来的东西，在灰上留下痕迹。
神秘的恐惧，
深知出口在哪里。
我敲门，那人只有开门才能醒来。
ночная прогулка
друг за другом дома
чернея в ночи
скрываются за спиной.
мимо выветренных временем ящеров
окаменелых слепков, среди их теней
я – доисторический странник
проходящий насквозь чей-то длящийся сон.
спящий ворочается
расшатанный купол крошится в прах.
душа, музей будущего, то что дрожит
– вещь втихомолку
выпавшая из дневного света, на прахе печатает след.
священный трепет,
твердо знаю где выход.
я стучу, но спящий проснется лишь когда дверь отворят.
друг за другом дома
чернея в ночи
скрываются за спиной.
мимо выветренных временем ящеров
окаменелых слепков, среди их теней
я – доисторический странник
проходящий насквозь чей-то длящийся сон.
спящий ворочается
расшатанный купол крошится в прах.
душа, музей будущего, то что дрожит
– вещь втихомолку
выпавшая из дневного света, на прахе печатает след.
священный трепет,
твердо знаю где выход.
я стучу, но спящий проснется лишь когда дверь отворят.
天涯
我们已不在那里
不被那时的树叶听见
我们眨过的眼
已取走那时的底片
我们说着话
朝着变成深渊的地方
扔进一些词语， 我们等待着
回声， 我们朝里面听
测量岁月的深浅
最深的时候我们变成了陌生人
我们已不在那里
不被那时的树叶听见
我们眨过的眼
已取走那时的底片
我们说着话
朝着变成深渊的地方
扔进一些词语， 我们等待着
回声， 我们朝里面听
测量岁月的深浅
最深的时候我们变成了陌生人
на краю света
нас уже нет там
мы не слышны деревьям и листьям
в мгновение ока
уносим с собой негативы тех лет
мы ведем речь
в сторону мест раскрывающих бездну
бросаем слова – дожидаемся
эха – слушаем внутрь
мерим года в глубину
когда глубже всего – мы чужды себе
нас уже нет там
мы не слышны деревьям и листьям
в мгновение ока
уносим с собой негативы тех лет
мы ведем речь
в сторону мест раскрывающих бездну
бросаем слова – дожидаемся
эха – слушаем внутрь
мерим года в глубину
когда глубже всего – мы чужды себе
仿俳句
一
山上一片白色的
曼陀罗花开，摇晃着
无人到来的铃铛。
二
话语，沉默，话语……
到底是栅栏还是锯
在面对这个夜晚。
三
黑蝴蝶在窗外扑闪着
风干的翅膀。在我脑中
闪烁！童年街道渐次亮起的路灯。
四
因为我的心是蓝色的，
我想变成红色。因为我的手是白色的
而它渴望触摸绿色。
五
烟火的愿望：从众神消逝的方向
回望大地的夜晚，照亮
我们身体最后的遗址。
六
如果虚无来敲门，
嘘！别出声。
愿你的手开放出没有痛苦的水仙。
七
遗忘不似深渊，
而是身后的一堵白墙。
西西弗斯重头再来。
八
孤独孕育了回声，
在心脏的房间里折返。
不息的搏动，漫长的倒数。
九
有的人原本属于黑暗，
他偶尔瞥向窗外：
啊色彩！事物的火焰在燃烧。
十
哪里吹来的一阵狂风
在摇曳多枝的树冠上显现：
一只巨大的手，在召唤。
十一
死后，外祖父的脸廓变得模糊，
像我脑中用旧的地图，
布满来时的路。
一
山上一片白色的
曼陀罗花开，摇晃着
无人到来的铃铛。
二
话语，沉默，话语……
到底是栅栏还是锯
在面对这个夜晚。
三
黑蝴蝶在窗外扑闪着
风干的翅膀。在我脑中
闪烁！童年街道渐次亮起的路灯。
四
因为我的心是蓝色的，
我想变成红色。因为我的手是白色的
而它渴望触摸绿色。
五
烟火的愿望：从众神消逝的方向
回望大地的夜晚，照亮
我们身体最后的遗址。
六
如果虚无来敲门，
嘘！别出声。
愿你的手开放出没有痛苦的水仙。
七
遗忘不似深渊，
而是身后的一堵白墙。
西西弗斯重头再来。
八
孤独孕育了回声，
在心脏的房间里折返。
不息的搏动，漫长的倒数。
九
有的人原本属于黑暗，
他偶尔瞥向窗外：
啊色彩！事物的火焰在燃烧。
十
哪里吹来的一阵狂风
在摇曳多枝的树冠上显现：
一只巨大的手，在召唤。
十一
死后，外祖父的脸廓变得模糊，
像我脑中用旧的地图，
布满来时的路。
подобия хокку
I
в горах распускается
мандалы белый бутон, на безлюдье
дрожит колокольчик
II
речь, немота, речь
ограда или пила – что скорее из двух
встречает здесь ночь.
III
за окном черных бабочек крылья
сухие от ветра мерцают. но в моей памяти
– искры! на улице детства один за одним зажигаются фонари.
IV
поскольку душа моя в синем,
я мечтаю о красном. поскольку рука моя в белом
ей нужно коснуться зеленого
V
желание дыма: ускользнуть с тропы где теряются боги
и вернуться к земле – освещать
останки последние тел наших в сумерках.
VI
если ничто на пороге
– тсс! затаись.
пусть в твоей раскрытой руке будет нетронутый болью нарцисс.
VII
забвение вовсе не бездна,
а за спиной стены белизна.
Сизиф снова взялся за труд.
VIII
одиночеством вскормлено эхо,
уходит вспять из комнаты сердца.
пульс непрерывен, тягучий обратный отсчет.
IX
есть человек с призванием к ночи,
порой его взгляд скользит за стеклом:
о этот цвет! пылает пламя вещей.
X
куда пришел шквал
в кроне среди мятущихся веток видна
ладонь великана – машет призывно.
XI
уже после смерти, лицо деда стало расплывчатым
– такой представляю себе старую карту
покрытую сетью грядущих путей.
I
в горах распускается
мандалы белый бутон, на безлюдье
дрожит колокольчик
II
речь, немота, речь
ограда или пила – что скорее из двух
встречает здесь ночь.
III
за окном черных бабочек крылья
сухие от ветра мерцают. но в моей памяти
– искры! на улице детства один за одним зажигаются фонари.
IV
поскольку душа моя в синем,
я мечтаю о красном. поскольку рука моя в белом
ей нужно коснуться зеленого
V
желание дыма: ускользнуть с тропы где теряются боги
и вернуться к земле – освещать
останки последние тел наших в сумерках.
VI
если ничто на пороге
– тсс! затаись.
пусть в твоей раскрытой руке будет нетронутый болью нарцисс.
VII
забвение вовсе не бездна,
а за спиной стены белизна.
Сизиф снова взялся за труд.
VIII
одиночеством вскормлено эхо,
уходит вспять из комнаты сердца.
пульс непрерывен, тягучий обратный отсчет.
IX
есть человек с призванием к ночи,
порой его взгляд скользит за стеклом:
о этот цвет! пылает пламя вещей.
X
куда пришел шквал
в кроне среди мятущихся веток видна
ладонь великана – машет призывно.
XI
уже после смерти, лицо деда стало расплывчатым
– такой представляю себе старую карту
покрытую сетью грядущих путей.